Павел Сутин
Имперская, стылая, серая...
И тени. И тени вокруг.
В апреле — от Кунцево к северу.
В июле — от Химок на юг.
Все канет... Растает и смелется.
Беду, торжество, красоту —
Все смелет огромная мельница
В шумящем Нескучном саду.
Здесь нечего ждать. Здесь преданием
Останутся глянец свечей,
Рябь Балтики, буки Британии
И флер флорентийских ночей...
Но мы здесь дотянем до старости,
Как будто бредя по песку...
И станет болтливость усталостью.
А та — перетлеет в тоску.
В тоску по «небрежней» и «западней»,
В такую тоску всех времен —
В ней горечь, в ней память и запахи,
В ней столько легенд и имен!
В ней столько обиды и зависти,
И сумрак глухого угла,
В ней чудный несбывшийся замысел
И клятый привычный уклад...
Тоска истончится, растянется
Над каждой фигуркой в толпе.
Она нас оставит, расстанется
И станет сама по себе.
Над кровлями, крышными скатами
Взлетит до вечерних зарниц...
А после — она снегопадами
Падет на столицу столиц.
На Брод, на Садовое чадное
Опустятся эти снега,
На Тишку, платформу «Очаково»,
На Пресню, Арбат и Бега,
На пыльную выпуклость Зубовской,
На связки чугунных венков,
На флигель — старинный, юсуповский,
С надтреснутой медью звонков...
На желтый проем в малахитовой
Декабрьской вечерней глуши,
На фрейлахс — втроем, на Архипова...
На след от автобусных шин,
На след наш, на зряшное тщание,
На чаянья, бредни и смех...
На наше щенячье отчаянье
Осыплется ласковый снег...